+7 985 214 68 62
Заявка
Вопрос
+7 985 214 68 62
info@marabou.club
Оставить заявку
Михаил Майзульс: «Конфликт — время крайностей, "своих" и "чужих". С этим трудно что-то поделать».
В литературных образах Владык тьмы зло, разлитое в мире, сгущается в конкретного персонажа, в единую силу. И в реальности, наверняка, есть люди, для которых разрушение радостно само по себе. Но на уровне больших общностей и идей, которые ими движут, это так не работает: люди почти всегда идут за тем, что считают благом. Любое насилие, подавление, завоевание, уничтожение в их сознании и в том, как они объясняют свои действия, мотивируется высшими, легитимными целями.
Михаил Майзульс
историк-медиевист
В нетерпеливом ожидании нашей февральской «Шатологии» мы решили поговорить с Михаилом Майзульсом, одним из наших приглашенных лекторов, о том, почему Средневековье владеет умами по сей день, и где в наших нынешних буднях и волнениях мы можем обнаружить наследие той эпохи.
Для начала хочется пояснить, о каком периоде пойдет речь на лекциях, т. к. Средневековье — это исторический период протяженностью около 1000 лет. И о каких странах — в основном, вероятно, о Европе?

Границы исторических периодов всегда условны. «Средневековьем» обычно называют период от краха Римской империи в V в. до Возрождения, Великих географических открытий, начала европейской колонизации Нового света и Реформации, т.е. до конца XV — начала XVI вв. Но на ту же историю можно взглянуть иначе. Существуют сферы жизни и срезы общества, где изменения, которые мы ассоциируем с Новым временем, долго не ощущалось или были едва заметны. Возьмем повседневность и экономический уклад бескрайнего крестьянского мира. Или его религиозность, ритуалы магические и ритуалы церковные. Если мы говорим о них, Средневековье иногда можно «продлить» и до XVIII-XIX веков: Просвещения, Французской революции и Промышленной революции, которые изменили строй экономики и картину мира миллионов. У нас получится «Долгое Средневековье», о котором писал французский историк Жак Ле Гофф. Я сам буду говорить в основном о так называемом «Высоком Средневековье» — это период XII-XV веков, и об историческом «ядре» Европы: Франции, Германии, Италии, Англии.

Говоря о связи миров Толкина и Средневековья, первым делом на память приходит тот факт, что Толкин был профессором Оксфорда, филологом и хорошо знал средневековую литературу. Но что же это за труды, и знакома ли широкая публика сегодня хоть с чем-то из корпуса медиевистских книг? То есть, о чем мы должны вспомнить прежде всего на словах «средневековая литература»?

Толкин был филологом, специалистом по древнеисландскому и англосаксонскому языкам. Его исследовательские миры — это в первую очередь раннесредневековая Европа. Пространство героическое, воинственное, эпоха переплетения древних германских религий и новой веры — христианства. Скандинавские саги, англосаксонская поэма «Беофульв», отчасти более поздние стихотворные сочинения на среднеанглийском.

Средневековая литература (это словосочетание не слишком применимо к текстам того времени, но оно нам привычно, и от него никуда не деться) очень разнообразна. Тут и героические поэмы, как «Песнь о Роланде», и более поздние рыцарские романы, и ироничные итальянские новеллы, и разухабистые французские фаблио, и огромные аллегорические сочинения вроде «Романа о Розе». А еще было огромное количество текстов, которые по замыслу следовало бы отнести к «нон-фикшну», при том, что доля литературного вымысла в них тоже была велика. Вспомним те же жития святых. Большинство этих произведений сегодня вряд ли многие читали. Но образы, которые в них появились — тот же король Артур и рыцари круглого стола — многим знакомы и продолжают жить в современной культуре.

Вы — автор нескольких книг, первая из них, написанная в соавторстве — «Страдающее Средневековье», это безусловный хит уже несколько лет подряд. Есть впечатление, что человек средневековья — это какой-то другой человек, не похожий на современного. Правда ли мы как-то радикально изменились со Средних веков или наши страхи и мечты не сильно отличаются от тех, что были тогда?

Книжка «Страдающее Средневековье: парадоксы христианской иконографии», которую я написал в соавторстве с Дильшат Харман и Сергеем Зотовым, у меня не первая. До нее я вместе с Дмитрием Антоновым выпустил две книги, посвященные древнерусским изображениям демонов и преисподней. Так что мир визуальных образов меня всегда интересовал больше, чем тексты.

Мне кажется, на вопрос о том, изменился ли человек со Средних веков, общего ответа не существует. Потому что нет единого «человека». Ни современного, ни средневекового. Датский конунг, живший в IX в., был не слишком похож на сицилийского нотариуса XII в. или бургундского придворного XV в.

Люди, думаю, всегда боятся или, наоборот, жаждут примерно одних вещей. Экзистенциальное ядро человека вряд ли изменилось со Средних веков. Не стоит их экзотизировать. Но картина мира, система ценностей, устройства общества, костяк государства, структуры повседневности — «космос», внутри которого проходит жизнь каждого, система понятий, которые он использует, чтобы найти свое место среди других людей и в природе, конечно, изменились очень сильно.

Например, для среднего европейца или россиянина (даже для тех, кто относит себя к одной из христианских конфессий) ад и дьявол давно превратились в абстракции или в вымышленных персонажей. В Средние века это были одни из главных элементов картины мира и религиозной системы. Но, если мы отойдем от разговора о «среднем» современнике и посмотрим, к примеру, на многих жителей деревень или городских последователей харизматичных «старцев», то обнаружим, что средневековые образы и модели объяснения зла вполне живы и актуальны.

В вашей новой книге «Воображаемый враг», ставшей лауреатом премии «Просветитель», вы рассказываете о том, как в Средневековье изображали врагов — и аналогичные практики мы находим на протяжении всего XX века.

Визуальная сатира (плакат и карикатура), как мы их знаем по XIX–XX векам, во многом родом из позднего Средневековья. Я кратко касаюсь этой темы в «Воображаемом враге». Приведу только один пример. Один из главных способов осмеяния, а иногда демонизации оппонента — деформация лица, утрирование характерных черт, подчеркнутое безобразие. Такие приемы явно появились задолго до Средних веков, но именно там они из эпизодической визуальной игры превратились в регулярную практику.

По крайней мере с XII-XIII веков врагов Христа — прежде всего римлян и иудеев в сценах Страстей — стали представлять дьявольски безобразными. Иногда похожими на хищных зверей. Внешнее уродство должно было показать уродство души, их внутреннюю порочность. Именно тогда иудеев стали систематически представлять с длинными, крючковатыми, ломаными носами. Этот знак, вездесущий в юдофобской карикатуре Нового времени, применялся не только к иудеям (можно найти изображения еретиков с такими же хищными профилями), но именно у них он стал частью устойчивого портрета, одной из основ враждебного стереотипа.

Становление постсоветской России происходило примерно в то же время, когда постмодернизм торжествовал, кажется, и на Западе, и на Востоке. Отличительной его особенностью было представление о том, что нет никаких иерархий, нет ничего абсолютного и ничего однозначного. Сегодня же мы наблюдаем возвращение к идее противостояния добра и зла, борьбы «света и тьмы». Как это получилось и можно ли разобраться, что именно стоит за этим дискурсом (простите мне это слово), если смотреть с точки зрения историка? И обоснованы ли сравнения наших дней со Средневековьем — в части, например, Крестовых походов или ковида как чумы?

Радикально постмодернисткий взгляд, о котором вы говорите, — это, думаю, плод мирных времен. В ситуации любого острого противостояния и тем более, когда начинают греметь пушки, представления об условности иерархий и социальном конструировании границ добра и зла обычно отходят на второй план. Потому что конфликт — время крайностей, «своих» и «чужих». С этим трудно что-то поделать.

Конечно, сегодняшний день можно сравнить со Средневековьем. Но я не уверен в том, что это многое даст. Ковид – пандемия, которая на несколько лет разорвала в мире связи, казавшиеся неуязвимыми, замкнула кварталы, города и страны на самих себя. Заставила вспомнить о том, что возможность сесть в поезд и добраться в соседний город и тем более отправиться на самолете в другую страну – это не гарантированное благо. Опыт распада связей действительно может напомнить о Средних веках или в целом о прежнем мире городов-государств, таможенных пунктов на дорогах и карантинов, когда целые города оказывались взаперти. Но это опыт не только средневековый. Если мы хотим лучше понять, что происходит с обществом в ситуации пандемии, не обязательно обращаться именно к XIV веку и «черной смерти». Смертоносных эпидемий с тех пор было много.

Вы вспомнили о крестовых походах. Не просто война, а война священная. Кто погибнет на поле боя, тот попадет в рай. Эти идеи, действительно, сегодня порой звучат. Но опять же любой радикальный конфликт, любая война приводят к мобилизации умов и сердец. А она требует языка, на котором люди узнают о том, за что они страдают, умирают и убивают. Сейчас в России старый язык священной войны и смерти за веру сплавляется с национальным ресентиментом и агрессивным дискурсом, скроенным скорее по советским лекалам. Церковно-религиозный компонент, который мог бы напомнить о Крестовых походах, здесь есть, но он все же (пока) на вторых ролях.

Обе воюющие стороны сегодня называют себя борцами за справедливость и воинами света, и тут мне интересно, почему никто (сегодня, да и в целом в истории, кажется, никогда) не желает выступить в образе темного властелина мира? Ну то есть, это же немедленно снимет все вопросы о зазоре между словом и делом — темные властелины на то и темные, чтобы позволять себе разные недозволенные добрым героям вещи. При этом им не нужно ничего никому объяснять, им не должно быть стыдно, у них тоже есть миссия. То есть, говоря иначе — если у нас есть образ Великой Тьмы, почему никто особо не стремится самоопределяться на этой стороне, хотя она могущественная и нередко царит веками? Что вы как историк-медиевист на этот счет думаете?

Вопрос здравый, но человеческий социум и государственная система устроены все же не так, как черно-белый, полярный мир эпоса или фэнтези. В христианском представлении о дьяволе и воинствах демонов или в литературных образах Владык тьмы зло, разлитое в мире, сгущается в конкретного персонажа, в единую силу. Она предстает как источник тьмы, который намеренно сеет гибель и разрушение, осознает это и считает экспансию зла своей миссией. Через эту фигуру люди объясняют, откуда берется зло и кто скрывается за злодеями.

В реальности, наверняка, есть люди, для которых разрушение радостно само по себе. Но на уровне больших общностей и идей, которые ими движут, это так не работает. Я думаю, люди почти всегда идут за тем, что считают благом. Любое насилие, подавление, завоевание, уничтожение в их сознании и в том, как они объясняют свои действия, мотивируется высшими, легитимными целями. Они могут быть какими угодно: освобождение от угнетения, расширение жизненного пространства, воссоединение разделенного народа, восстановление исторической справедливости и отмщение былых обид, очищение общества от (социальной, национальной, религиозной) скверны и служение Богу (богам)… Эти цели часто бывают чудовищны, но теми, кто ими движим, они ощущаются как благие, правильные, праведные. Никакая тирания не описывает себя как царство тьмы, тьма – это всегда твой враг.