Наши читатели знают тебя прежде всего как певицу. Но ты приезжаешь к нам не только, чтобы дать концерт, но еще и проведешь мастер-классы или лекции. Как это лучше назвать, и что именно там будет происходить?

Во-первых, хочу сказать, что я не только исполняю песни, но и являюсь автором практически всего своего репертуара. Бывают исключения — когда я встречаю какие-то песни, которые цепляют меня настолько, что становятся частью моей ДНК. Это могут быть Вертинский или Леонард Коэн, кто-то еще. Такие чужие песни, которые трогают меня до глубины души, я могу спеть. Но в целом я автор всех песен во всех своих концертах, и это означает как минимум то, что мне хорошо знакомы не только ритуалы творчества и вдохновения, но и состояние «потока», о котором сейчас так модно стало говорить.

А ещё мне, к сожалению, знакомо состояние «авторского блока». Я пока не придумала красивый и удобный русскоязычный вариант, а по-английски это называется writer's block. Но мне нравится, как Марта Кетро сократила «писательский затык» до «пистыка», и хотя это звучит не совсем академично, но суть отражает очень верно. Это именно то, с чем я столкнулась год назад и из чего я, как из болота, вытаскивала себя буквально за волосы.

Вот как раз об этом мне бы хотелось рассказать — о практиках потока и о том, что делать, если вдохновение вас покидает. Оно ведь нужно не только поэтам и музыкантам, не только писателям. Оно нужно всем, кто, например, ведет социальные сети, кому нужно писать, извините, продающие посты, кто просто пишет к дедлайну какие-то задания. Вот меня приглашали недавно говорить об этом на философском факультете — про вдохновение и практики, которые могут его вам вернуть — и выяснилось, что студентам это очень близко и понятно, потому что каждый из них ежегодно сталкивается с этой проблемой во время написания курсовой или диплома.

То есть так или иначе, пишешь ты песню или диплом, тебе все равно нужно где-то черпать вдохновение, да?

По большому счету — да. Когда я начала изучать этот вопрос, у меня была прикладная задача — справиться с собой, честно говоря — спасти себя. Просто выжить в ситуации, когда ты осознал, что год не пишешь песни. А если твоя идентификация строится вокруг авторства, как у меня, это на самом деле крах будущего. Это очень серьезная ситуация, из которой есть разные выходы, и один из них, например, это выход в окно. И такие примеры, к сожалению, есть.

Стинг (семнадцатикратный, между прочим, обладатель «Грэмми») называет это «богооставленностью», а Вера Полозкова — «самым страшным бедствием». Но вообще-то мои коллеги по цеху страшно не любят говорить об этом состоянии, мы стесняемся в нем признаваться. Это зона умолчания, как и любые другие травмы. Это всё стигматизировано, потому что если ты перестал писать — всё, до свидания, ползи на кладбище, уступи место молодым. Так что у меня была задача себя из этого спасти, и, да, я себя спасла, а по дороге наработала какое-то определенное понимание того, как нужно себя вести творческому человеку, чтобы не впадать в этот страшный «пистык».

Мне ужасно интересно про это разговаривать и делать какие-то вещи совместно с людьми, которым это тоже интересно, потому что здесь море всего, море всяких рецептов есть. Я проходила прошлым летом курс сонграйтинга в легендарном колледже Berklee, где умеют работать с авторским блоком, проходила здесь, в России, тренинги по нарративным практикам, и у меня точно есть что сказать по этому поводу.

Наша программа, как известно, называется «Декаданс и его преодоление». Как связано с этим то, о чем говоришь ты сейчас?

Дело в том, что меня всю жизнь называли «певица декаданса». Леша Соловьев, такой прекрасный компьютерный дизайнер, гениальный график, когда рисовал мне обложку для сайта, поставил туда такую разбитую куклу без руки, и, по-моему, только с одним глазом. Когда его спросили: «Почему ты так, Леша, сделал?», то он сказал: «Вы слышали песни Богушевской? Там же про то, что все умерли». И действительно, я с этим ярлыком трагической певицы прожила довольно много лет и потратила довольно много времени и сил на то, чтобы всем объяснить, что не от хорошей жизни я стала «певицей декаданса».

Я, конечно, имею в виду сейчас декаданс в его российском понимании. Мы скорее думаем про Серебряный век, когда слышим слово «декаданс». Мы думаем про Вертинского, про бедного-несчастного Пьеро, а не про Бодлера и «Цветы зла», не про эстетику прославления смерти и т. д. Это тоже ужасно интересная тема, и мы с Александром Гавриловым поговорим об этом: почему у поэта Серебряного века было такое острое ощущение катастрофы? Да потому, что они просто чувствовали, что она вот-вот разразится.

Накаркали?

Карл Густав Юнг долго видел кошмары про то, что Европу всю затапливает кровью, и это у него прекратилось, как только началась Первая мировая. Значит, тоже накаркал? Получается, в Серебряном веке такая была отличная компания людей, которые, значит, повергли нас, европейцев, в пучину страшной катастрофы в XX веке.

Я на самом деле не про то, что надо романтизировать страдания, — напротив, я про то, что они вообще не являются необходимым условием духовной жизни, и об этом можно и нужно спорить и разговаривать. Поверьте, аргументы у меня есть.

Все наши весенние и другие программы «Шатологии» проходят так, что по утрам люди читают и слушают лекции, потом все обедают, отдыхают, Марианна Орлинкова проводит свой кулинарный мастер-класс, все желающие готовят с ней, а потом все вместе ужинают. Но в этот раз, помимо всего перечисленного, раз уж ты к нам приедешь — на один концерт твой наши гости могут рассчитывать?

Да, я очень люблю петь в таких местах, как ваше шато, о котором я вообще-то давно уже мечтаю. Это безумно интересно. У меня был похожий опыт. Недалеко от Лиона есть поместье XI века, там стоит замок, и мы там выступали.

Безусловно, для меня будет огромной радостью спеть для гостей программы.